Хроноагент - Страница 60

Как там уходил от меня штандартенфюрер Кребс? Немцы, наверное, рты разинули, когда я, резко взмыв вверх, с переворотом, в обратной петле, пошел на нижнюю пару. Те даже не успевают среагировать, как моя очередь прошивает кабину и центроплан ведущего “мессера”. Но миг моего торжества длится очень недолго. Дробно стучат пули по бронеспинке, вдребезги разлетается приборная доска, я резко ухожу влево… Ошибся! Надо было вправо… Поздно! “Як” резко вздрагивает. Из-под капота выбивается и тут же пропадает пламя.

По изменившемуся звуку мотора понимаю: разбит радиатор. Это конец. Минута-другая, и перегревшийся мотор заклинит. А может, и загорится. Это уж как повезет.

А немцы, поняв, что “Як” смертельно ранен, ликуют и теряют всякую осторожность. Верхняя пара “Нибелунгов” нависает в пятидесяти метрах надо мной. Ну, гады! Рано радуетесь, я жив еще! Три снаряда входят в брюхо ведущему “мессеру” и рвутся там, все калеча и круша. Но и я отлетался.

В надсадный звук перегретого мотора вплетается скрежет и стук, из-под капота валит дым. А вот пожар мне не нужен. Быстро перекрываю подачу бензина, и наступает относительная тишина. “Мессеры”-то не ушли. Им очень хочется видеть, как загорится мой “Як”, как врежется он в землю. Они по очереди заходят на меня и расстреливают, как конус на полигоне. Но мой “Як”, хоть и без мотора, по-прежнему выручает меня. Управление в порядке. Я маневрирую, сбиваю им прицел, как могу. Но снаряды и пули хоть и не все, но настигают меня, терзают подбитую машину.

Но у меня уже появилась еще одна проблема. До земли рукой подать. Выбрасываться нельзя — расстреляют. Надо садиться. Но куда? Подо мной линии траншей, воронки и еще черт знает что. Кажется, впереди, слева, относительно ровный участок. Доворачиваю туда. “Мессеры” клюют меня еще по разу и отваливают. Куда это они?

А, понятно. Я — над нашим передним краем. С земли бьют по “мессерам” зенитные орудия и пулеметы. А у меня теперь задача простая: не разбиться при посадке. Шасси не выпускаются. Это даже к лучшему. Хуже нет, чем скапотировать при пробеге. А ямы там вполне могут оказаться. Буду садиться на брюхо.

Планирую между первой и второй линиями траншей.

Только бы не сесть на минное поле.

Мне “повезло”. На мины я не попал, но неуправляемый “Як” потащило прямо на единственный торчащий посреди ровного и гладкого поля валун. Вмажусь в него — конец.

Удар! Земля встает дыбом. Успеваю сказать: “Мама!”, и мой “Як”, не перейдя верхнюю точку, с грохотом падает назад, на брюхо. Перевернуться ему уже не хватило скорости, совсем немного не хватило.

Мертвая тишина. Аж в ушах звенит.

С минуту или две сижу неподвижно. Никак не могу поверить, что все кончилось и я остался жив. Все тело гудит. Болят плечи и поясница. До меня доходит, что я застыл в том положении, в которое меня бросил рывок вперед, когда “Як” врезался в валун.

Выпрямляюсь и расстегиваю ремни. Пытаюсь открыть фонарь. Его заклинило. Достаю пистолет и рукояткой бью по направляющим. С большим трудом сдвигаю фонарь до половины и протискиваюсь в щель. Мешает парашют, и я его отстегиваю. На земле он мне не нужен.

— Давай, давай, фашист, вылезай! — слышу я. — Только пистолет-то брось на землю! Хенде хох, Геринг!

У разбитого “Яка” стоит молодой солдат и держит меня на прицеле автомата.

— Я тебе, сопляк, мать твою, в простодушии дышлом крещеную, покажу Геринга! Дай только вылезу, уши надеру!

— Отставить, Жилин! Опусти автомат и помоги выбраться летуну. Свой это.

Из-за самолета выходит сержант с еще одним солдатом. Они помогают мне вылезти из покореженной машины.

Едва я ступаю на землю, как ноги у меня подкашиваются. Сержант подхватывает меня.

— Ранен, летун?

— Да вроде нет. Просто тряхнуло здорово. Все кости болят.

— Давай, браток, поможем тебе дойти.

— Погоди, сержант. “Яку” последний долг отдать надо.

Волоча ноги, обхожу искореженную машину. То, что от нее осталось, назвать самолетом можно, только обладая буйной фантазией. Хвоста нет, левой плоскости тоже. Правая закручена в штопор, капот разворочен. Неудивительно, что боец принял меня за немца. Поди разбери, что это за самолет.

Эх, “Як” мой, “Як”! Сколько раз мы с тобой побеждали в небе и выручали друг друга! И сейчас ты спас меня в последний раз, ценой своей жизни.

Прижимаюсь лбом к еще горячему капоту.

— Хорошо ты дрался, дружище, — говорю я, и мне кажется, что “Як” слышит меня и отвечает. Или это потрескивают остывающие детали раскаленного мотора?

Подхожу к бензобаку и открываю сливной кран. Весело журчит струйка бензина.

— Прощай, солдат. И прости, если сможешь, — говорю отойдя на несколько шагов, бросаю в лужу бензина горящую спичку. Останки “Яка” вспыхивают жарким пламенем.

Снимаю шлемофон, достаю “ТТ” и салютую “Яку”. Молча смотрю на пожирающее самолет пламя. Поняв смысл происходящего, солдаты тоже обнажают головы и в молчании смотрят на погребальный костер.

— Проводи меня до командира, сержант, — прошу я.

Глава 18

У костра, очерченного кругом
Чуть усталых солдатских глаз,
Идет разговор о многом
И, конечно, о нас.
Р. Шехмейстер

В блиндаже, освещенном двумя большими коптилками, сидят шесть командиров. У дверей — радиостанция, за которой дежурит девушка-ефрейтор.

Я определяю старшего — это капитан моих лет — и представляюсь:

— Гвардии капитан Злобин, командир эскадрильи 2-го Гвардейского истребительного авиационного полка. Находился в разведке, сбит в воздушном бою, сел на вынужденную посадку в вашем расположении.