Хроноагент - Страница 14

— Это папа привез из Испании, — поясняет Ольга. — Он хотел носить это на даче, но мама сказала, что он в этом похож на колонизатора. Одевайся.

Она уходит в дом. Быстро одеваюсь, мокрые трусы вешаю на перила веранды. Через несколько минут выходит Ольга в тонком коротком халатике синего цвета с большими белыми многоконечными звездами. Свой купальник она тоже вешает на перила.

— Пойдем ужинать.

Дача не электрифицирована. В комнатах уже темно, и Ольга ставит на стол два подсвечника на две свечи. На столе — бутылка вина, бутерброды, конфеты. Освещены только столик и диван, на который мы и садимся. По углам комнаты колеблются тени. Ольга разливает вино, потом нерешительно смотрит на меня и спрашивает тихо:

— Когда тебе надо уезжать, чтобы успеть попасть на аэродром?

— Около одиннадцати.

Ольга вздыхает, и я торопливо поясняю:

— Но, в принципе, мне можно туда и не спешить. У меня увольнительная до восемнадцатого июня.

А сам думаю, где я буду ночевать, если Ольга не решится сегодня оставить меня здесь. Но ее лицо светлеет.

— Значит, и спешить не будем. Заночуешь здесь.

— Удобно ли?

— Сегодня все удобно.

Она поднимает бокал.

— Ты спрашивал, почему наша встреча фатальная? Давай выпьем за нее, и я тебе все объясню.

Мы выпиваем, Ольга порывается что-то сказать, но я опережаю. Положив руку на ее ладонь, говорю:

— Оля, мы скоро расстанемся, скорее всего надолго, возможно, навсегда. Но я хочу, чтобы ты знала. Я люблю тебя. Люблю уже давно, с первой нашей встречи…

Оля почему-то смеется. Я удивленно поднимаю брови.

— Андрюша! Ты опередил меня. То же самое хотела сейчас сказать и я. Почти слово в слово. Действительно, сейчас такое время, что трудно загадывать даже на месяц вперед. Когда ты уехал, я решила: если не вернешься, значит, так тому и быть. А если вернешься до моего отъезда, значит — это моя судьба…

Я прерываю ее поцелуем и спрашиваю:

— Так я все-таки не понял, чего ты больше хотела, чтобы приехал или наоборот?

— А ты как думаешь?

— Думаю, хотела, чтобы приехал.

Вместо ответа Оля обнимает меня и целует. Оторвавшись от меня, она снова наполняет бокалы и предлагает:

— Выпьем за нашу судьбу.

Вино мы “закусываем” долгим поцелуем, таким долгим, что перехватывает дыхание. Оля упирается мне в плечи, отстраняется назад и смотрит мне в глаза долгим внимательным взглядом своих больших темных глаз. Она медленно, словно в полусне, расстегивает две верхние пуговки халата, берет мою руку и кладет себе на грудь. Сама она при этом закрывает глаза и затаивает дыхание.

Я осторожно ласкаю упругую девичью грудь с твердеющим розовым соском, пропуская его между пальцами, целую его, нежно захватывая губами. Оля вздыхает и расстегивает свой халатик до конца. Дальше все происходит уже само собой.

Время для нас перестает делиться на день и ночь, утро и вечер. Мы живем в каком-то своем измерении. Отдыхаем, когда устаем, бодрствуем, когда любим. Когда в нас просыпается голод, я иду на кухню и демонстрирую Оле свои кулинарные способности.

Иногда, чтобы взбодриться, мы идем на озеро. Если это случается днем, то мы из предосторожности облачаемся. Причем Оля принципиально не застегивает верхнюю часть купальника, а заправляет ее под нижнюю, оставляя грудь открытой солнцу и моим восхищенным взорам.

Я вдохновенно обучаю ее премудростям сексуальной культуры, которой я вдосталь хлебнул в наши развращенные восьмидесятые-девяностые годы. И хотя это на нее, дитя сороковых, производит впечатление разорвавшейся бомбы, она оказывается на редкость способной ученицей. Все она схватывает с лету и во все привносит что-то свое, неповторимое.

Особенно по душе пришлась ей поза “наездницы”. Ее Оля исполняет виртуозно, с вдохновением. Она то откидывается назад, то садится прямо, как струна, закрывая глаза и прислушиваясь к своим и моим ощущениям. То она почти ложится на меня, пожирая мое лицо своими темными, бездонными, широко раскрытыми глазищами. Моими руками она манипулирует, как своими: кладет их то на свои бедра, то на ягодицы, то на талию, то на грудь, то сплетает их на плечах или на шее — словом, руки мои находятся там, где они ей в данный момент нужнее.

Каким-то образом, постигая мое состояние, она то почти замирает, то ускоряет движения, то снова замирает, и в итоге мы приходим к финишу почти одновременно. Она падает на меня усталая, но безмерно счастливая.

Но, невзирая на это состояние опьянения любовью, где-то в подсознании все равно копошится предчувствие близкой общей беды. В предрассветных сумерках Оля лежит головой у меня на груди и смотрит в окно. Я глажу ее густые длинные волосы, а она вдруг шепчет:

— Знаешь, Андрюша, мне кажется, что мы с тобой спим и видим прекрасный сон, но вот-вот зазвенит будильник, и все закончится кошмарным пробуждением…

— У всех будильников есть такие кнопочки, — пытаюсь я перевести это в шутку, — надо эту кнопочку нажать и досмотреть сон.

— Нет, Андрюша, — не поддерживает шутки Оля. — Этот будильник кнопочкой не выключить, ее у него просто нет. И самое страшное, что, когда он прозвонит, жить нам останется, быть может, всего ничего, а счастью нашему — и того меньше.

Я внутренне содрогаюсь от воистину пророческих слов Оли. Откуда у нее такое предчувствие? И что ей сказать? Утешать, врать, что это — игра воображения?

— Не надо об этом, — я целую ее, — пойдем лучше на озеро, уже утро.

Оля, как будто это не она только что высказывала мрачные мысли, живо бежит на кухню и собирает на скорую руку завтрак. Мы плывем на остров…