Хроноагент - Страница 27

Мы знаем, что дивизия постоянно пополняется выходящими на нее из окружения частями. Эти части отыскиваем и нацеливаем на 39-ю дивизию мы и другие летчики, постоянно летающие на разведку. Но известно нам и то, что в дивизии постоянная нехватка боеприпасов, горючего, продовольствия. К обеду на наш аэродром садится десяток “Ли-2”. Теперь наша задача сопровождать их в 39-ю со всем необходимым и на обратном пути — с ранеными. Раненых тут же увозят в Большие Журавли.

Над районом, где дерется дивизия, чуть ли не постоянно идет воздушный бой. Судя по тому, какие силы приковала к себе 39-я и как мы ее поддерживаем, ее действия явно мешают развитию наступления немцев на Минск и Бобруйск.

Мы вылетаем по пять-шесть раз в день. Такую нагрузку трудно выдержать и опытным летчикам, а молодые заметно сдают.

Раза три-четыре встречаемся в воздухе с “Нибелунгами”.

Их легко отличить: на хвостовом оперении у них вместо свастики — золотая корона. Встречи эти, как правило, скоротечны и не приносят результатов. Но в конце концов и наша эскадрилья открывает счет этих стычек. Счет, правда, не в нашу пользу. После одной из атак “Нибелунгов” мы теряем лейтенанта Петрова, из недавнего пополнения.

Вообще, заметно, что эти “Нибелунги” — не чета всем тем немецким пилотам, с которыми мы встречались до сих пор. Их первая неудача в бою с нашей дивизией объяснялась тем, что они не знали о нашем строе “бутерброда” и попались в ловушку. Больше они так дешево не покупаются. Если обстановка заставляет их уйти на высоту, они уходят всегда на запад. А чаще всего отрываются со снижением, прижимаются к земле.

Атакуют они всегда дерзко, стремительно, с выгодной позиции. Но если первая же атака результата не приносит, второго захода они не делают, а тут же уходят. Если мы атакуем их, они умело уходят из-под огня и на высоких скоростях покидают поле боя. Все это похоже на взаимное прощупывание. Чувствуется, что решительные схватки с “Нибелунгами” ждут нас впереди.

Так проходит несколько дней. О том, чтобы вырваться в Большие Журавли, не может быть и речи. Вечером, после разборки полетов, добираюсь до своей палатки, падаю и засыпаю как убитый. Нередко в столовой можно видеть летчика, который, приняв свои сто грамм, засыпает, не кончив ужина, прямо за столом. Утешает только одно. От Федорова узнаем, что другие дивизии работают примерно в таком же ритме, но им еще хуже, у них большие потери. Но все равно, нагрузка на нас падает колоссальная.

Первой не выдерживает техника. В полете глохнет мотор “Яка” третьей эскадрильи. Хорошо, что это происходит уже на подходе домой. Летчик благополучно сел на аэродром. Хуже закончилась история с мотором в первой эскадрилье. Он отрубился над “пятачком”. Летчик изо всех сил тянул машину, но явно не мог дотащить ее до аэродрома, высоты не хватало. А куда садиться? Внизу все перемешалось. Боевые порядки, наши и немецкие, напоминают слоеный пирог. Летчику повезло, но не повезло самолету. Он сел в расположении пехотной дивизии, которая уже получила приказ оставить занимаемые рубежи. “Як” пришлось взорвать.

Когда у “медведей” на взлете тоже отказал мотор и “ЛаГГ” рухнул на стоянку, повредив при этом еще одну машину, дивизионное начальство поняло, что предел выносливости людей превысил предел выносливости техники. Вернувшись из очередного полета в пятнадцать с чем-то, я заруливаю на стоянку. Крошкин показывает мне: “Подальше под деревья”. Едва я глушу мотор, как техник принимается его “раздевать”.

— В чем дело, Иван? У меня замечаний нет.

— У тебя нет, а инженер дивизии приказал сделать всем истребителям полка, кроме дежурной эскадрильи, к утру полную профилактику. Шутка ли, с мая месяца без регламентных работ…

— Так ведь война!

— Война войной, а регламент нарушать нельзя. Иди, Андрей, иди, не мешай. Сегодня полетов больше не будет. Лучше отпросись у командира да сгоняй в Большие Журавли. А то долбанешься с неисправным мотором и не увидишь больше своей зазнобы.

Я смущаюсь. Мой техник больше думает обо мне и Ольге, чем я сам. Минуту назад мысль о том, что можно воспользоваться паузой в полетах, мне и в голову не приходила. Иду в штаб. После разбора полетов и постановки задачи на завтра подхожу к Лосеву.

— Товарищ подполковник, разрешите отлучиться до ночи?

— Куда это ты собрался? — спрашивает Лосев, не отрываясь от карты.

— В Большие Журавли…

— Заболел, что ли? Так смотри, там ведь сплошные хирурги. Отхрулят что-нибудь, как летать будешь?

Я не успеваю ответить, как в разговор вступает комиссар:

— У него, командир, болезнь другого рода. Хирургическим путем не лечится. Только личным контактом. Пусть идет, я тебе все объясню.

— Не надо объяснять! — Лосев смотрит на меня, и глаза его смеются. — Иди, старшой, но в четыре тридцать как штык. Иначе — дезертирство.

— Этого можно было и не говорить.

— На всякий случай. И вот еще что. Здесь хоть и недалеко, но по дороге осматривайся, мало ли чего.

— Понял, товарищ подполковник. Разрешите идти?

— Беги, Ромео.

В палатке сбрасываю комбинезон, бреюсь, чищу сапоги. Долго, чертыхаясь, ищу пилотку. За этим занятием меня застает Сергей.

— Куда это ты прифрантился? Можешь не отвечать, и так знаю. Передай горячий привет от старого друга и от Веры.

— Что хоть она пишет? Как там, в Николаеве?

— Бомбят, — коротко отвечает Сергей.

Я нахожу наконец пилотку. Сергей водружает ее мне на голову, поправляет и критически осматривает меня со всех сторон.

— Видно сокола по полету, добра молодца — по соплям! Платок-то носовой хоть имеешь? Вроде все в порядке, только чего-то не хватает… Где твой “ТТ”? Мать твою! Ты в Москве или на фронте?